ровные отношения с окружающими. Репутация неуживчивого скандалиста и мизантропа тянулась за ним, словно шлейф, решить проблему не помогла даже эмиграция в «землю обетованную» — по слухам, конфликты с коллегами и начальством продолжались и там. Истерик Шмулевич ругался со всеми, но в то же время требовал от всех трепетного к себе отношения. И — вот ведь ирония судьбы — он, действительно, превратился в исключительно важный, а, возможно, и наиболее значимый фактор всей мировой политики…

— Домой меня всё равно не отпустят, а я, Алекс, мечтаю узнать, чем всё закончится. Мало того, на премьере хочу быть в партере, а ещё лучше — самому участвовать в постановке. Тебе покажется странным, но здесь в России шансов на это у меня даже больше, чем в Штатах. В проекте «Дверь» я был на вторых ролях. Меня просто не допускали до главного. Я знал о профессоре Мафлине, знал, что в лаборатории Лос-Аламоса занимались пространственными проколами, но результаты исследований находились под грифом, а я считался слишком публичным. Мне доверяли лишь ту часть работы, в которой любая утечка не превратилась бы в катастрофу.

— Это понятно. Но как тогда объяснить, что на Кубу послали тебя, такого малоосведомленного, а не того, кто знает, где что искать?

Чарльз удрученно вздохнул:

— Вот поэтому, из-за моей малоосведомленности, меня и послали. Наверху боялись провала. Боялись, что мы попадём в руки противника.

— Что, собственно, и произошло, — резюмировал Трифонов.

— Так и есть, — согласился американец. — Но я об этом ничуть не жалею. Краем уха я слышал о разработках Шмулевича, но, что они из себя представляют, узнал только у вас. Алекс, ты тоже ученый, поэтому должен понять. Неважно, кто разгадает первым тайну «ядерной катастрофы», вы или мы. Главное, что это будет настоящий научный прорыв. Важнее полетов в космос и на Луну, важнее атомной бомбы, лазера, полупроводников, искусственного интеллекта. Плевать, что кто-то захочет использовать новое знание как оружие. Так было всегда, и человечество с этой проблемой всегда справлялось. Я же хочу одного: удовлетворить своё любопытство за чужой счет. По-моему, в этом и состоит главная цель любого учёного.

Рассел откинулся в кресле и с вызовом посмотрел на русского:

— Ну что? Ответил я на вопрос? Ты удовлетворен?

— Да. Определённо, да, — кивнул визави…

Домой в этот день Трифонов возвращался на электричке. После отмены военного положения отменили и соответствующее казарменное. Сотрудникам института, в том числе, носящим погоны, разрешили выходить за периметр и не оставаться в общежитии на ночь и выходные. Несмотря на некоторое «неудобство» — времени туда и обратно дорога отнимала достаточно, многие этим «послаблением» активно пользовались. В первую очередь, семейные и «пиджаки» — те, кто сменил цивильную обувь на армейские сапоги не до ядерной катастрофы, а после.

К таким «условно гражданским» относился и Алексей. Своё право на «свободный режим» он использовал лишь отчасти. Настоящего дома, к которому он привык за годы семейной жизни, у него не было. Ту роковую ночь он старался не вспоминать. Жалеть о случившемся не хотелось, корить себя, что остался жив — тоже. Забыть о личной трагедии помогала работа, причем, не только в ЦИАНТе, но и на даче, куда Трифонов приезжал два-три раза в неделю и которую теперь считал своим новым домом. Провести на участок газ он так и не удосужился — дорого да и некогда. Отапливать приходилось дровами. Кроме того, требовалось регулярно очищать двор от снега и следить, чтобы не вышел из строя септик и не замерзла вода.

Делая что-то руками, Алексей не только отвлекался от текущих проблем, но и размышлял о глобальном, о мире вокруг, о жизни вне «ящика», проходящей как фон для исследований, бэкграунд для «чистой» науки.

Мир за забором ЦИАНТа выглядел теперь странно и непривычно.

Полупустые дороги и буквально вымершие многоэтажки в спальных районах казались каким-то сюрреализмом эпохи постапа. Всего за полгода население Москвы уменьшилось в три с половиной раза. Похожее происходило и в других мегаполисах. Вопрос «почему?» не стоял. В крупных городах стоимость коммунальных услуг выросла многократно, а в небольших поселениях, наоборот, снизилась. Резко, в разы, уменьшилась стоимость топлива и смазочных материалов. Общественный транспорт, даже на ранее считавшихся нерентабельными маршрутах, функционировал без перебоев. Проезд на нём стоил недорого. Про инфляцию никто ничего толком сказать не мог, даже на самом верху. Росстат составлял закрытые отчеты, мнение граждан колебалось в диапазоне от «всё пропало» до «всё зашибись».

Ситуация с продовольствием опасений не вызывала. И хотя одни продукты стоили непозволительно дорого, а другие продавались практически за бесценок, дефицита, в общем и целом, не наблюдалось. Деньги, в основном, ходили наличные. Запрет на продажу валюты ввели еще в мае. Порядок выезда за рубеж стал разрешительным. Рынок различных гаджетов и электронных «примочек» сжался до минимума. В противоположность ему, значительно вырос спрос на миниэлектростанции, теплогенераторы и «ручную» строительную и сельхозтехнику.

Связь, телевидение и интернет работали, как и прежде. Единственная особенность — с октября месяца выход на зарубежные серверы отсутствовал практически повсеместно, не помогали даже анонимайзеры. Легально «просачиваться» сквозь фильтр позволялось только спецслужбам.

Личные автомобили, несмотря на дешевизну горючего, граждане стали использовать меньше. Видимо, потому что ездить стало особо некуда. По запущенной в начале лета и обильно финансируемой госпрограмме везде на местах начали создавать разнообразные минипредприятия. Небольшие пекарни, склады, заводики, сервисы… Своего рода Новая Экономическая Политика, положенная на реалии двадцать первого века… Насколько она окажется выгодной, до какой степени эффективной, никто пока не считал. Задача, как понимали её управленцы высшего и среднего звена, состояла в максимальном рассредоточении экономики и населения. Риск, безусловно, был. Но наверху его считали оправданным…

В подробные планы реформ граждан, конечно, не посвящали.

Многие, в том числе, Трифонов, могли о них только догадываться, но не могли помешать…

Алексей становиться на пути государственной машины не собирался. Мало того, в определенной степени, он тоже был её частью и даже в свободное время продолжал трудиться по основной теме — теории управляемых сдвигов. Вне институтских стен теория переходила в практику. Прямо на даче учёный собирал экспериментальный образец регистратора критических излучений «флибра». Предложение включить это в план исследований в ЦИАНТе отвергли категорически. Новый директор и председатель Ученого совета господин Михальчук так и заявил: «Нечего тратить бюджет на всякую ерунду». Хочешь не хочешь, пришлось заниматься флиб-регистратором самостоятельно. В частном порядке, в свободное от работы время. Формально — грубое нарушение режима и корпоративной этики. По факту — инициативная научная разработка…

— Знаешь, Лёх. Я думаю, ты не прав. Не стоит этого делать.

— Почему?

Алексей, набычившись, смотрел на приятеля.

— Потому что гладиолус, — усмехнулся Лобанов.

— Перестань ржать.

— Я не ржу. Я просто пытаюсь тебе объяснить. Из-за твоих сомнений никто ничего отменять не будет. Дело на контроле у самого, — Виктор поднял глаза, указывая на потолок. — Там даже пресс-конференцию на два часа передвинули, чтобы заявить об успехе. Представляешь, что будет, если эксперимент отложится?

— По-моему, это ты и твой Михальчук совершенно не представляете, что будет, если эксперимент провалится.

— Мать! Да с чего бы ему провалиться⁈ — вспыхнул Лобанов. — Ты же сам проверял все расчеты, сам предлагал именно эту схему, а теперь, выходит, в кусты? Так что ли?

— Да! Я проверял, предлагал. Но теперь не уверен. Вот, смотри…

Трифонов схватил первый попавшийся под руку листок и принялся «рисовать».

— Капсула с флибром — это резонатор. Так?

— Так, — кивнул Виктор.

— Здесь электромагнитная линза, здесь отражатели. Давление равномерно распределяется по объему…

— Ну.

— А вот здесь мы, условно говоря, начинаем разгон тахионов. Зеркало-линза, линза-зеркало, и так, пока не пробьёт.

— И что?

— А то, что на основном отражателе мы получаем не одинарный вихрь, а двойной. — Алексей отбросил в сторону карандаш и крутанул пальцами, изображая вращение. — Значит, если придерживаться модели Шмулевича, в волновой части системы мы тоже обязаны взять двойной ротор. Двойной, Карл! Ну⁈ Понял теперь⁈

— Ну, предположим, — почесал в затылке Лобанов. — Предположим, что это так, и мы получаем некое… эээ… спиральное завихрение. В рамках модели это выливается в небольшое увеличение мощности, вот и всё.

— Нет, не всё. Увеличивать мощность имеет смысл, только если смотреть на процесс с точки зрения классической электро- и термодинамики, как, собственно, и делал Шмулевич.

— Хм… Предлагаешь рассмотреть квантовые эффекты?

— Ну, наконец-то! Дошло, — картинно вздел руки Трифонов. — Именно квантовые. Они всё и портят.

— К макрообъектам квантовые эффекты не применимы, — покачал головой Лобанов. — Соотношение неопределенностей, ничего не попишешь.

— Всё зависит от того, что будет считаться